Чужие миры [ Авт. сборник] - Владимир Васильев

— Откуда ж ты забрел, родич? Из каких лесов? — допытывался старик.

Венед несмело указал перстом на восток:

— Из-за Лойды да из-за Тялшина я…

«И вовсе он не востроголовый, — подумал Богуслав растерянно. — Черти ж все востроголовые. А этот — нет. Может, впрямь переодетый?»

Однако присмотрелся и зажмурился в отчаянии: у старика не было тени. Точно, леший!

Нечистый приблизился, шумно дыша, Богуслав едва не пошатнулся — от него разило крепким пивом!

— В гости, значит? — молвил леший и вдруг громко икнул. — Хик-к!

Богуслав бестолково хлопал глазами. Старик вздохнул:

— Пошли выпьем, что ли? Именины у меня сегодня, родич.

Венед покорился. А что оставалось? Едва ступить успели, закружились вокруг них елки да дубы, учинили хоровод, тропа с оврагом пропали, как и не было, а стала поляна широкая с рубленой избушкой посредине. С каждого бревна сивыми-гроздьями свисали мохнатые лишайники; у стен возвышались здоровущие ядовито-красные мухоморы. Сама собой отворилась дверь, заскрипела на весь лес.

— Входи! — пригласил хозяин, полуобернувшись на пороге.

«Пропаду!» — отчаянно подумал Богуслав, ныряя вслед.

В избушке было тепло и сумрачно. Из-под ног шарахнулся толстый удивленный заяц. Леший на него по-разбойничьи засвистал.

— Садись, родич!

На столе румянились блины, полная миска, стояла резная деревянная чаша со сметаной и другая со смородиновым вареньем. И еще небольшая ендова с солеными крепкими грибочками.

Богуслав с опаской опустился на грубую дубовую скамью, словно на ежа. Леший грохнул на стол объемистую бадью с хмельным и мигом наполнил устрашающих размеров кружки.

— За именинника? — несмело предложил Богуслав.

Леший благодарно кивнул, поднял кружку и порядком отхлебнул. По буйным его усам потекла обильная пена.

Отведал напитка и венед, довольно крякнув, — не какое-нибудь деревенское полпиво. Знатное питье!

— Ух! Куда как с добром! — восхитился Богуслав совершенно искренне. Леший только хмыкнул.

Выпили еще по одной, закусили грибами. Страх незаметно улетучился, старик вдруг стал милым и дорогим, что твой родич. Шумит слегка в голове, однако ж здорово!

К четвертой кружке Богуслав встал.

— Какие именины без подарка? Держи, хозяин, носи не переноси!

С этими словами снял венед расшитый атласный пояс, какой мать ему подарила прошлой весной, вещь любимую и красивую, и протянул старику. Тот принял, глаза сверкнули, видать, понравился подарок.

— Ну, спасибо, родич. Уважил! Никто мне доселе подарков не делал…

За второй бадьей гуляки обнялись.

— А знаешь, друже, — сказал Богуслав, осоловело глядя на лешего. — Не скрою от тебя правды (буль-буль).

Старик попытался сосредоточить взгляд на венеде. Удалось, хотя и не сразу.

— Я ведь человек! Ж-живой!

— Ну и что? — ответствовал леший. — Я знаю. Сразу понял. Дак ведь и среди людей хорошие попадаются. Давай лучше за лес мой выпьем? Чтоб стоял он, всех перестоял! А?

— А-гей!

Со стуком встретились кружки.

— Уф-ф! Наливай еще, хозяин!

Пиво с клокотанием полилось из бадьи.

— Я ведь быстро смекнул, что ты не леший, а людского роду-племени…

Венед захохотал:

— А я наоборот, тебя за человека переодетого принял. Вот потеха!

Посмеялись. Леший, обняв Богуслава, изливал ему душу (ибо и черти спьяну имеют душу):

— Ты не думай, я не злюка, даром что нежить. Людей редко трогаю. Те конники едва пол-леса не сожгли, злодеи. Как не проучить? А вот намедни заблудился мужичонка в дальней пуще. Проклинал меня, страсть, хотя я его и не думал водить. Показался. Так, мол, и так, объяснил бедняге, что ни при чем. Домой отвел; а он мне из селения блинов вон приволок. «Держи, говорит, жена передала. Ешь на здоровье».

Леший вновь взялся за кружку.

— Ты молодец, однако, что не испужался. Не люблю пужливых! Давай теперь за смелость выпьем!

Бам-м! Выпили.

Приговорили помалу и вторую бадью. Третью леший, пошатываясь, выкатил наружу и вышиб кулаком крышку. Сели, обнявшись крепче прежнего, на пороге, черпая кружками прямо из бадьи и глядя на потемневшую стену леса.

— Споем, что ли? — предложил леший. — Люблю я ваши людские песни петь.

— Непременно споем! Вот эт-ту: «Ой, на горе ветер свищет!»

Леший подхватил зычным дивным голосом. На славу спели. Потом и «Походную» затянули, и «Чудный месяц», «Веселого зайца» (эту леший с особой радостью пел, даже кружкой по бадье ритм отстукивал), и «Реченьку».

Спели, выпили, отдышались.

— А нашу венедскую слободскую знаешь?

Леший закивал:

— Ну а как же!

И завели с самого начала:

Мы не жнем хлеба, не сеем,Нам страда — не страда,Для земли родной для всейМы заслон — слобода…Малых детушек вскормили,Отымая от груди,Кто с ухваткою и в силе —В слободу приходи!

Тут и услыхали их Тарус и близнецы, сбившиеся с ног, разыскивая пропавшего Богуслава. А над лесом гремело:

Печенеги да хазарыСерым волком снуют,А татары, что ли, даромУ дорог стерегут?И стоим, покуда живы,Сколько надо стоять,Чтоб на легкую поживуНе загадывал тать!

— Наша песня, венедская, — прошептал Вавила чародею. — Слободяне ее поют.

Тарус прислушался к далеким голосам и покачал головой: ишь, выводят!

Выводили в два голоса:

Вражьи головы сымалиДа с плечей сволочей,Да в загривок натолкалиИз печей калачей.Позабудет тать дорогу,Знать, не мил белый свет.Коль споткнулся у порога,Значит, в дом хода нет!Не захочешь, а и будешь сердит:Наша степь не нашей сбруей звенит.Собиралася намедни орда,Разобралася с ордой слобода!

И Боромир с товарищами-побратимами удивленно вслушивались в пение, не особо вроде и громкое, однако слышимое по всему лесу. Стемнело; круглый лик луны, желтый, как масло, взирал свысока на землю. Беспокойно вертели головами песиголовцы, ставшие на ночь юго-восточнее; повскакивали на севере даты, хватаясь за оружие и внимая непонятным словам.

Ужо, молодушки-лебедушки,Не след вам серчать,Добра молодца зазнобушкеНе век привечать,Уж такая наша доля,Что сам черт нам не брат:Добрый конь, широко полеДа каленый булат!Обнимает нас кольчуга —Нам до смерти жена,Нету лучшего досуга,Как с седлом стремена,Али мало ковылямиБасурмана полегло?Али мало крови нашейПо степям протекло?

— Хорошо ведь поют, обормоты! — в сердцах сплюнул Тарус. — С кем же это Богуслав наш пьянствует? Не с лешим же?